какие-то приборчики и устройства, обрывки бумаги, зажигалку, карандаш и всякое такое.
Я уже начал терять терпение.
Наконец он нашел то, что искал. Конверт и листок бумаги.
– Вы сможете опустить письмо?
– Пожалуйста, – сказал я. – Только если это не будет касаться… Одним словом, если это не повлияет…
– Нет-нет. Это относится к моей личной судьбе. Опустите?
– Да.
– Обещаете?
Я кивнул, зная, что действительно опущу. Даже если бы это могло мне повредить. Тут уж ничего нельзя было сделать. Может быть, потому добро так и слабо всегда, что пользуется лишь одним-единственным орудием правды.
Бледный сел на катушку и, пристроив бумагу на колене, торопливо набросал несколько строчек. Задумался, написал еще три, заклеил конверт и подал мне.
– Так сказать, мой последний аргумент.
Теперь он несколько повеселел и безропотно согласился отнести катушку на глубокое место. Затем он вернулся на десяток шагов назад. Брюки у него были по колено мокрые.
– Что же, пора.
Он кивнул.
– Действительно, я уже чувствую себя спокойнее. Страх кончается. – Он усмехнулся. – И, кроме того, я обманул всех.
Я боялся, что последний момент будет самым мучительным, и мне захотелось утешить его. В конце концов, он был лишь жертвой.
– Прощайте, – сказал я. – Мне искренне жаль, что так получается. То есть жаль, что вы стали таким. При других обстоятельствах все могло быть иначе.
Цейтблом снова кивнул. Лицо его, в общем-то мелкое, посерьезнело и на миг приобрело трагическое и даже величественное выражение. Он вынул пистолет, задумчиво и внимательно посмотрел на него.
– Да, страх кончается. – Потом в его голосе появилась нотка приказа. – Идите! Не хочу, чтобы кто-нибудь видел это.
Я повернулся и пошел. Было слышно, как он опять прошлепал несколько шагов по грязи. Затем сделалось тихо, и наконец раздался знакомый мне щелчок. Не сильнее, чем удар клавиши на пишущей машинке…
Я был так измотан, что еле-еле добрался до трамвайной остановки.
Но испытаниям этого дня не суждено было кончиться. Возле нашего парадного входа я сунул было руку в карман, чтобы опустить в письменный ящик конверт Цейтблома. Напротив вдруг остановился автомобиль. Оттуда вышел человек и стремительно пересек улицу, направляясь ко мне.
Крейцер.
– Я к тебе сегодня второй раз. Почему ты не звонил? – Он не дал мне ответить. – Есть очень важное дело. Нам придется сейчас поехать вдвоем.
Мы сели в автомобиль. Дорогой Крейцер молчал, а когда Верфель остался позади, он остановил машину на пустынном шоссе, ведущем к хуторам, и повернулся ко мне.
– Прежде всего, это дело государственной важности. Понимаешь? – (Я кивнул.) – Сейчас я покажу тебе одну вещь. Дашь мне слово, что об этом никто не узнает? – (Я кивнул.) – Тогда… Извини, но мне придется предпринять некоторые меры предосторожности. – Он вынул из кармана заранее приготовленную широкую повязку из черного бархата. – Завяжи, пожалуйста, глаза. Это даже больше для твоей собственной безопасности. Лучше, если ты не будешь знать всего…
Минут десять мы ехали и минут пятнадцать шли пешком. Наконец рука Крейцера оставила мою, и я услышал:
– Здесь. Сними повязку.
Я снял.
Некоторое время мы оба молчали.
Я сделал несколько шагов вперед, обдумывая, как вести себя, погрузил пальцы в пятно и вынул их.
– Что это такое?
Крейцер жадно смотрел на меня. Потом нетерпеливо пожал плечами.
– Вот это и надо выяснить. А как ты считаешь?
– Некое субстанциональное состояние. В первый момент заставляет вспомнить шаровую молнию… Оно все время висит вот так неподвижно или было какое-то движение?
– Никакого. Я, между прочим, сначала тоже подумал о шаровой молнии. Но это, конечно, не плазменное состояние.
Я обошел пятно кругом.
– Полностью поглощает свет. Во всяком случае, видимый. В дальнейшем все будет зависеть от того, какова способность поглощения. Если она близка к бесконечности – без перехода в критическое состояние, – то сюда может уйти в конце концов излучение всей вселенной. То есть попросту вся вселенная… Естественно, на это потребовалось бы и время, близкое к бесконечности.
Крейцер усмехнулся.
– Такое отдаленное будущее нас мало интересует. – Он стал серьезным. – Слушай, я надеюсь на тебя. Пока еще не установлено, кто это сделал. Но если бы мы поняли, что это за штука, уже была бы победа. Американцы стараются наложить лапу, но, по некоторым сведениям, им тоже еще не все известно. Я хочу, чтобы ты подумал. Может быть, попробовать парамагнитный резонанс, а?
Тут он и был весь, Крейцер. «Парамагнитный резонанс».
– Ну, вряд ли, – сказал я. – Видимо, мы имеем дело с состоянием, а не с веществом. Парамагнитный резонанс показал бы обычный состав атмосферы.
Он кивнул.
– Пожалуй, да… Но какие-то методы должны быть. – Он кончиком языка облизал внезапно высохшие губы. – Скажу тебе честно, что это мой шанс. Мне удалось выследить, куда ездит тот человек, о котором я тебе говорил. Такие вещи не выпускают из рук. Я уже намекнул кое-кому из руководства бундесвера… Если ты мне поможешь, я сделаю тебя человеком. Твоя жизнь совершенно переменится, понимаешь?
– Надо попробовать, – сказал я.
– Вот именно. – Глаза Крейцера блестели. – Я очень на тебя рассчитываю, Георг. Ты всегда был у нас теоретиком. Напряги свою голову. Если нужны будут какие-нибудь аппараты или что-нибудь, я все организую.
Я покачал головой.
– Приборы не нужны. Только время. Следует подумать. Кое-какие идеи уже формируются.
– Какие? – быстро спросил он.
– Пока еще рано говорить.
– Ну все-таки?
– Рано. Это только меня собьет. Нужно подумать. Ты же знаешь мою манеру. Я ложусь на постель и обдумываю.
– А сколько тебе нужно времени? – Его взгляд погас. – Имей в виду, у нас на счету каждая минута. Мы ведь еще не знаем, кто это сделал и что он предпримет в дальнейшем.
– Три недели, – ответил я. – Через три недели я тебе скажу, что это такое.
– А может быть, две?.. Было бы очень кстати, если б две.
– Почему?
– Мы бы как раз успели к… – Он оборвал себя. – Хотя для тебя это не имеет значения.
– Но к чему мы успели бы?
– Нет-нет, не важно.
Он уклонился от ответа. Это одна из привилегий, которые присваивают себе сильные мира сего: спрашивать, не отвечая. Крейцер, правда, еще только шел к тому, чтобы стать сильным, но этим он уже пользовался. Еще бы! Если бы он ответил, это поставило бы его на одну доску со мной. Вообще он должен был далеко пойти, я это чувствовал. Не пьет, не курит, слова неосторожного не скажет. Конечно, оно не легко – такое диетическое существование. Но дайте ему черное, и он развернется…
Ему не стоялось на месте. Он прошелся по полянке.
– Но никому ни звука. Болтовня
